Володя Шрага

Люди в лодках
(По мотивам похода “Суна-2001”)

Ага, вот и вокзал. Опять я первый приехал, и нет никого. Да давайте, я сам донесу. Что тут нести-то. Мелочи! Уф, донес. Теперь отдыхать, ходить, высматривать, кто придет из наших. Здравствуй, Валя. Вот наш командор. Пришел и убежал сразу. За чем, за чем. За интернет-пакетом. Какой же поход без пакета? Без пакета теперь никуда...

Кипяченую фанту видели когда-нибудь? На солнце подогретую? В ларьке у Финбана поищите – найдете.

Теперь уж и ступить негде – рюкзаки. Да, не под расписанием, а за углом. И то еле поместились. Под расписанием вообще некуда было бы плюнуть. Семь байдарок и пятнадцать рюкзаков. Взмыленный Дима с извинениями, что опоздал. «Да нет, ничего, ты еще не опоздал» – это Валя говорит. Беготня, чужие рюкзаки на плечах, всю платформу пробежал и еще три вагона по земле. На отшибе, на рельсах скидываешь, бежишь обратно, за следующей порцией.

Поезд – это потные мужчины и снаряга, занявшая все свободное пространство. Таковы соседи по вагону. За них даже как-то неловко перед нашими девушками. Да ничего, не волнуйтесь, матушка, вернем вашу дочку в целости и сохранности. Полутьма – занавески прикрыли, чтобы солнце не грело. Что-то там про хочется пить, гриб дядькин, это весьма кстати. Полусонное время у окна на нижней полке. Паспорта. Уронили. Кто, куда? Наши, что ли? Ах, девчонки. А смеху из того купе, будто праздник там. Ну, и как, достали? Кого, кого. Паспорта. Что, нет? Разбирать вагон? Ну, ну. Разбирайте. Лезть не хочется – народу там и так полно. Проходит несколько часов. Энтузиазм разборщиков вагона падает. Иду смотреть. Безнадега. К проводникам. Да, вот такая проблема. Уронили паспорта. Чистая случайность. Что делать? Копать... Хорошо говорить вам, е-мое. А нам еще обратные билеты покупать надо. Ну, да, теперь тема для шуток на весь день. Снова к проводнику. Ну, откройте раму, пожалуйста. У нас проволочка есть, мы их, паспорта, в смысле, недавно еще видели. Да, да, видели! Пока окно не открыли до конца. Так вот, если раму высадить, мы их достанем. У нас проволочка есть. Мы ею что хотите достанем. Нет, не откроем мы вам раму, вы все сломаете, с нас штраф возьмут, вы что, в самом деле? И было уже такое – военные билеты два парня уронили. Три часа стояли в отстойнике, слесари разобрали вообще все, и то я еще им помогала... Так вы откройте нам окно все-таки. Попытка не пытка. У нас вся ночь еще впереди... И я слесарям помогала еще держать там. Вообще полностью вот это все сняли, и тут осталась дырка, ничего вообще не было, и то я помогала им, они сами не того... Ну, что ж делать. Но все-таки, вот смотрите, если эту раму снять, так их будет видно опять. У нас проволочка, она длинная и толстая, мы что хотите достанем откуда угодно... А, это опять вы? Ну, как успехи?.. Можно раму снять? Нет, нельзя ни в коем случае. Немедленно завинтите все на место, как было.

Здравствуйте, пограничный контроль. Приготовить документы и пропуск в погранзону. Так, ну, что тут у вас. Ага, ага. Хм. Нуууу... Что я могу сказать. Вот эта ваша бумажка – это ерунда. Должна быть вот такая бумага вот с такой печатью. Видите вы или нет? Но нам сказали, что этого достаточно! Нет, к сожалению, недостаточно. Вот, почитайте здесь. Где? Вот здесь. Так, ну да, это я вижу. Но мне сказали, что достаточно! Нет, нет, нет. Ну, что с вами делать, а? Значит, туристы из Питера, говорите, да? 15 человек? Эх, ладно, на первый раз прощаю, но 29-го жду обратно. И пальчиком погрозил.

Утро, проснулся под стук дождя и раскаты грома. Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь. Какие-то полустаночки, залитые водой, бегают под плащами мокрые работники каких-то служб. В воздухе пахнет помесью дизеля и мокрого асфальта. Что-то из детства вспоминается. Финские что ли разъезды на автобусе, холодный июнь, постоянный дождик, запах солярки и мокрого асфальта.

Знаешь, что такое оранжад? Это водка с апельсиновым соком. Сколько французы пьют водки! Это страшное дело! Димка. Пытаюсь посмотреть на окружающее его глазами. То ли еще жителя этой страны, то ли уже гостя, сравнивающего «тут» и «там», «у нас, в Париже» и «у вас, в России». Странное ощущение.

Туча, конечно, большая и идет за нами, но, я думаю, за три оставшихся до приезда часа все пройдет. Правда... кто его знает.

Очень не хочется напускать на себя маску серьезности и торопливо и «круто» выкидывать из вагона 7 байдарок. Но приходится. Приходится «с легкостью» кидать одной рукой тридцатикилограммовые пакеты и, оборачиваясь на стоящих сзади, сурово что-то говорить. Пока последнюю байду не выкинем, все остаются на месте и ждут!

Последний взгляд на то место вагона, где еще две недели будут кататься два паспорта таких нежных созданий. Где-то в недрах, между Бог знает какими перегородками, в пыли и железнодорожной грязи. Главное – не думать, не думать. Что такое паспорта – очередные бумажки. Не думать.

Легкая морось, дым столбом, оставшийся в наследство от ушедшего поезда.

Слой ДЭТы – слой мошки. Слой ДЭТы – слой мошки. ДЭТА защищает от мошки прекрасно. Убивает сразу слой. На слой ДЭТы ложится слой мошки. И больше не кусает. Никого и никогда. Нет, ничего, я думал, комаров тут больше. Их не так много, но они water-resistant, вот что! Работают даже под дождем. Местная, адаптированная к климату версия, наверное.

Вот и пришло время одеть рюкзак. Рюкзак не рюкзак, но два карандаша на себя повесил и пошел топ-топ к озеру. Куда ж они его, гады, закопали! А тут, похоже, когда-то железка проходила. Да-да, вот и следы от шпал. Как у Димки на даче точь-в-точь дорога.

Да что вы! Если люди идут, не доставая репеллентов, это не комары. Даже если с репеллентами по уши, но все же идут, это тоже не комары. А вот если никакие мазилки не помогают вообще, если идешь, завернувшись в брезент, что твой Спаситель в плащаницу, но тебя все жрут и жрут, то вот тогда это уже комары. А это – это не комары.

А вот, вот, из-за поворота просвет кажется, а это и есть оно. Озеро. С романтичным названием Суккозеро. Скидываю карандаши, иду на следующую ходку.

Ай да Вова, здоров мужик! Пока все тихим ходом топ-топ до озера Гимольского, он, проказник, до Суккозера, что в 50 км выше, добежал, там собрался и к нам приехал. Ещё, говорит, за минералкой успел сбегать обратно к станции. Молодец! Оперативен. (примеч. В.Е.)

С Петей бежим за водой в деревню. Гимолы. Какое-то толкиенутое название. Черт-те что. Где тут магазин, не подскажете? А, так это вам вот прямо, после налево, а там направо, а там налево и еще прямо, а там дом сгорелый, а напротив новый, так это он и есть магазин! Гуртаеву спросите, вам скажут. Да ну вас к черту, эти местные никогда толком ничего не объяснят. Ладно. Пришли, нашли. Три человека очереди и сорок минут ожидания. На полках воды нет. На грех спрашиваю у продавщицы, есть ли. Как в сказке, из-за двери в ее могучих руках выплывают все виды минералок, газировок, лимонадов, потом пиво, потом еще что-то. Зачем? Я ж только спросил, есть ли вода. При чем тут пиво? Ладно, стоим, ждем свою очередь. Знаешь, Леночка, дай-ка мне еще грамм двести помидорков. Они у тебя как, крепенькие? А мой-то приехал, так всего на пару дней. Ага, а потом обратно. Триста? Ну, триста так триста, главное, чтобы крепенькие. Вчера приехал. Накормила, борща ему наварила, потом говорю – картошечку будешь? Он – не, мам, не буду. Ну, а как жареную? А жареную, говорит, давай. Вот спасибо, Леночка. Теперь-ка мне грамм двести огурчиков. Крепенькие они у тебя? Триста? Ну, триста, так триста.

За такую неспешную работу у нас бы уволили сразу же. Да просто не пошел бы никто в такой магазин. А тут – что. Народу мало. Торопиться - куда? Бежим, на ходу отпивая из горлышка. На берегу что-то собирается, моя байда почти собрана, остался фальшборт. И тут дождь как хлынет. Я продолжаю собираться. Все смотрят, как на идиота. А это ж кайф – под дождиком поторчать в такую-то жару.

Берег – пепелище. Куча горелых досок, с гвоздями. Остатки утвари. Тут жили люди. На черной земле еле выделяются черные чайники, пилы, детали печи, два совершенных уголька – столбы. Между ними натянем трос и будем греть воду. На вениках. Молодые сухие кусты – ну точно веники – заламываем и в костер их, в костер. Обедаем остатками домашней еды и бич-пакетами с гордой надписью «Супчики Экспресс», расположившись на какой-то бетонной плите. Ну бомжи бомжами. А вот пирожки, приготовленные чьей-то бабушкой. Ну, что, тебе еще раз объяснить, что моя мама еще пока не бабушка? Все впереди, но пока еще не бабушка, нет, - мама!..

Но ничего. Жизнь не стоит на месте, и вот мы уже на воде. Как хорошо, Боже мой, оттолкнуться ногой от берега. Лишь бы плыть, лишь бы плыть, лишь бы плыть.

Очень медленно и печально, но все-таки выходим на рейд, берем курс куда-то и плывем. До посинения. На стоянке, назовем это стоянкой, камни, камни и еще раз камни. Площадочка на каждую палатку ищется с трудом. Но ничего, жизнь не стоит на месте, и кто-то уже доволен жизнью, купается, кто-то переодевается, кто-то отбивается от комаров, и всех ждет ужин. Немного песенок. Присматриваются, прислушиваются люди друг к другу. Поется все подряд – от Зимовья до Никитиных, от Цоя до Окуджавы. Начальник, мы хотим еще попеть. Нет, братцы, только до половины двенадцатого. А сейчас – трудовая пятиминутка. Каждый встал и посмотрел, что он забыл убрать к палатке. Давайте, давайте, ребята. Я все понимаю, но потом будет совсем лень. Евстафьев, ты стал старый и противный. Я всегда таким был. Да ладно, вообще-то Валя дело говорит.

Почему у Катюшки косички стали в два раза короче? Вот видишь, Катька, а ты говоришь, никто не заметил. Не, ну правда. Ровно вдвое. В этом что-то есть, особенно если их распустить! Что-то неуловимо новое.

Вовка, нам завтра надо спеть. Только я не знаю, что. Ты понял, о чем я? Разумеется, Катя. Я подумаю. Надо что-то. Только что? Хорошо, я подумаю, подумаю. Что-нибудь красивое. Ничего в голову, правда, не лезет.

Ночь жаркая. Думается плохо. Рядом храпит дядечка. С другого бока Шурик. Этот не храпит. Ладно. Повернемся туда, где не храпят... Не спать надо, думать надо. Большое, вишь, дело – придумать песню ко дню рождения. Вспомнить что-то красивое и по теме. И спеть. Ладно спеть. Спеть споем. Вот вспомнить... Мысли уходят. Жарко. Где-то рядом... Нет, там все спят, там ни о чем не думают. Слава Богу.

«В пионерском лагере «Романтика» объявляется подъем!» Ему вот горна, ей-богу, не хватает. Надо где-то горн раздобыть пионерский. Вот такая штука! Будить ею классно в походе, наверное. Точно, надо раздобыть. Что там за окном? Ой, жара. Опять жара. А сегодня у нас первые порожки.

...Да, конечно, давай. Давай вспомним, как это и что это мы пели. Пойдем на бережок. На быструю речку. И попоем, пока я собираю байдарку. Ну, смотри-ка, ты все помнишь. Надо, надо что-нибудь еще выучить. Уже исчерпан ресурс того, что выучено. Ладно, поплывем рядом, подумаем вместе.

Поселок под названием Поросозеро. Чем тут у них и какое такое озеро поросло? Неизвестно, но тут нас встречает целая ватага с открытыми ртами. Совсем клопы и знатные дядьки лет по тринадцать-четырнадцать, с цыгаркой в зубах и неизменным, неизжитым в веках напускным безразличием к внешнему миру, в т.ч. к байдарочникам. От командора приказ на подходе к поселку всем одеться и принять благонравный вид. Но стоило Вале уйти, как все разделись. Полезли в воду, залегли на пляже, подставив себя безделью. К приходу командира спонтанно придумалось выстроиться в шеренгу. Еле успели, но командир, кажется, оценил.

Снова по лодкам расселись. Плывем. Вот и бурлит что-то впереди. Очень естественно бурлит. Я так себе и представлял. Пойдем смотреть, что там такое. Боже мой, сколько цветов! А земляники сколько! Рай какой-то. «Земляничные поляны оставляя за спиной», уйду на причал. Ну, не причал, так камушек у быстрой воды. Отсюда все видно. И валы, и бочки, и прижимы. Долгое обсуждение того, как идти. Вот и пошли. Поздравляю, вы – сотая группа, побывавшая на этой не взятой вершине. Швартуемся к камушкам, нападает какая-то апатия, ложусь на бревно и дремлю на спасике. Еще несколько перекатов, и вот мы у Валазменского. Оставляем это удовольствие на завтра.

И вот это все разгружать и таскать на этакой крутой бережочек! Ну , е-мое, лениво. Ладно, давай, о-кей, перетащили все, что можно. Соорудили костерок, отправились за дровами с Шуриком и Димкой. За дровами – ну, это громко сказано. О, смотри, поле. И стог на нем. Здорово! А давайте валяться! Давайте! На колючей траве, без мыслей, без дела, е-мое! Хорошо! Поползли к стогу. По-пластунски, авось. Ой, смотри-ка, а вон сушина стоит. Видишь, как полезно поваляться без дела да без мыслей. Хотя нет, великовата елочка, не наш размерчик. Ой, все, стоп. Хватит валяться. Арбайтен. Среди леса крашеный деревянный крест – могила неизвестного финна. Вокруг – развалины какие-то. Не то плотина была, не то... Петровских еще времен, говорят.

Вот валить дерево на отвесном склоне – это наше занятие. Это, назовем по-модному, «экстремальное» занятие. Ветки во все места суются, земля из-под ног уходит, дерево падает, конечно, зависнув на двух других. Следующие полчаса с Лешкой снимаем его оттуда.

Сегодня праздник у маленькой Тани. Наверное, не ощущает она его в полной мере – в походе столько забот, что далеко не все помнят, что за день такой сегодня. Но вот Вовка, прислонясь к дереву, увлеченно открывает бутылки. На костре готовится что-то неземное. И вскоре будет съедено. После первого же тоста народ гонят на хоз. работы. Ну и дела. А капитанов – так и вообще черт знает куда, порог какой-то смотреть.

А я весь выдохся. Несу чушь несусветную, причем вслух и громко. Оттопыриваюсь, значит. Шурик, дай-ка я прилягу на плечо. Скажи мне всю правду, Шурик. Ну, пожалуйста. Ты ж знаешь, так скажи. А можно и помычать в ответ. И «отвяжись» сказать, и посмеяться. Давайте посмеемся надо мной. Так давно надо мной не смеялись. Даже смеяться не хотите? Ладно. Ладно. Порог так порог. Пойдем смотреть. Я только кружку чая с собой...

Ребяты, а я вернулся! Что? Ах, да, репетировать. В кусты? Ну, в кусты, так в кусты. Дождик что-то начинается... Так, это мы с тобой помним, это давай быстренько пройдем, это так. Все, ладно, пошли, а то съедят. Нас, нас съедят. Вот. Теперь наливайте. Эх, наливайте! Гуляем! Танюшка, чтоб ты была здорова, честное слово! Я не пью, но я морально с вами.

Я говорю, еще наливай! Вот так, давай. Я передам. Ну, ты пожадничал, Петя. Ох, надо только успеть спеть нам, пока ты еще можешь. Да шучу, конечно. Ну, поехали. Публика? Ничего себе, тоже мне публика! Все свои, поехали! Нет, так я тебя не слышу. Давай, с чего начинаем? Хорошо, с длинной, так с длинной.

И этот искренний смех, пусть звучит! Это здорово, пусть люди смеются!

Так, теперь я скажу. Пропустите на сцену. Танюша, в наш век телекоммуникаций и всяческих связей без этой вещи просто невозможно обойтись! Да здравствуют связи! Ха-ха, разные связи! Вот, возьми коробочку. Модем называется.

Как приятно делать подарки.

Постепенно праздник затихает, разбредаемся по палаткам. Я себя не очень неприлично вел? Нет? Ничего? Ну, ладно.

Шурик с недовольным лицом. Тебе что, что-то не понравилось? Ну, в общем-то, как тебе сказать... Да ни фига ты, Шурик, не понимаешь в чистом искусстве. Вино ж не грех само по себе, праведный ты наш. Оно может быть и радостью. Искусственной? Да нет, не так. Я? Ну, не пью, но из других соображений, назовем это соображениями. Когда-нибудь поймешь, а может быть и нет. А может быть и нет...

На горшок и в люльку. Завтра порог проходить.

А ночью дежурим. Брожу я от бугра к бугру в прохладном тумане, не видать даже того берега. Час пролетает, туман не поднимается. Морось какая-то на траве, на цветах-колокольчиках. Морось. «Без памяти, с одним каким-то звуком подошвой по камням стучу, склоняясь к темному ручью, гляжу с испугом».

Еще чуть-чуть, и снова нырк в спальник и в тепло, и в храп, и в живой палаточный уют, спать.

Валазменский пролетели быстро. Смотрели долго, а пролетели быстро. Столько почета и уважения к порогу. Нос, конечно, в воду зарывается, по самые уши. А корме хватает только чтобы залить вовнутрь воды, да побольше. Идем с дядькой в порог последними в очереди, посмотрев на всех, как на соревнованиях, поболев и покритиковав участников. В конце все-таки влетели на камни, но проскочили. Мне просто уже лень было высматривать, что происходит в конце порога. Там ни бочек, ни валов, ничего нет. Просто камни торчат. Да ну их.

Весь день пашем, учусь ходить на байде за спонсором, держа Петин хвост на минимальном расстоянии от своего носа. А он, гад, неплохо уходит со светофора. Каждый раз догонять приходится.

И все-таки мы куда-то зарулили. Шли-шли, а море раз и кончилось. Высохло море. Лады, давайте тут обедать. Это хороший знак. Макароны методом чукчи. Залить водой и взболтать. Внутри живота. Да, Петя, они, конечно, почти как чипсы в сухом виде, но мне страшно думать о том, что будет в животе потом. Нормально? Обещаешь? Смотри... Хи-хи-хи, наш начпрод называет это обедом! Слыхали? Я в институте лучше ем, е-мое. «Кот, жрать давай!» Да не, я-то что, я съем. И не пожалуюсь. Другие пожалуются. Я могу вообще не есть, если надо. Мне многое по барабану. Но не надо смешить, называя это обедом. Да, вот уж лучше по лодкам и помашем веслами. Это как-то естественней, чем сухой корм. Бич-пакет, бомж-паек.

Долгая пилежка, тягун между тростниковых зарослей, весело проходим с песнями и смехом, пока не втыкаемся в порог. Эх-ма, проскочим с ходу, че там! Валя прошел, дядя Федор прошел, Петя, Сотников прошел, мы прошли. Кто две ступени, кто сразу три. Ждем. Нету. Ждем. Нету. Потом сверху Ира машет Вале, мол, давай, назад крути. Ну, кто его знает, чего она моргает. Постоим, подождем. Стоим, ждем. Ах, что такое движется там, вдалеке? И играет на солнце? Что-то красненькое. Подойдем, посмотрим. Ну и ну! Это ж каска! И все! И больше никто и ничто не плывет. Пойдем-ка и мы назад, наверх. Найдем Таню, оставленную Валей в конце второй ступени, может она что знает. Нет, не знает. Ладно, дяденька, сидите, я пойду по берегу, посмотрю, что такое. О, Ирка. Ну, что там? Тройку сломало пополам, всем наверх, швартоваться и ставить лагерь – ночуем прямо тут. Понял, пошел выполнять. Побуксовали между камней, все же выгребли вверх по второй ступени, подошли поперек струи к берегу – стоят эти троечники на берегу, у своего разбитого корыта. Хохочут, до невозможности. Табуретку какую-то дуют из фляги. По запаху судя, гадость страшная. Дядьку за веревочку вверх по первой ступени до нормального причала провел Мишка. А Таньке, похоже, понравилось вверх по порогам ходить. Ну давай, говорит, поехали! Ну какое тут – съедят и скажут, что так и было. Ну, пожалуйста, ну поедем наверх! Эх, ладно, Вовка, подкинь-ка весло, а! «Не советую», – сморщился Вовка скептически. Да ничего, Вали, вроде, не видать, дядьки – тоже. Ну, смотри, Татьяна... Была-не была.

Взялись за весла. Таня, так не работают вверх по струе. А что? Что... веслами в два раза чаще махать надо! Ладно, не беда, выгребу сам! Вот уж и выгребли. Поехали кататься, все равно нижним уже ничем не поможешь. Непривычно без рулей. Но быстро.

«Гребешь ты, несомненно, куда лучше, чем ходишь» - смеются, глядя, как я падаю, поскальзываясь на прибрежной глине.

На полянке – оборудованная стоянка рыболова. Домик с печкой, стол, все оставлено – топор воткнут в пень, кружки, чайник, кастрюли стоят на столе. Видно, что живут. Меж тем, хозяина нет.

Развалившееся корыто принесено с берега на всеобщее обозрение. Ничего. Помят кильсон, стрингера, обломан только кончик фальшборта. Жить будет. Главное – оторван большой кусман шкуры. Шить его нафиг. Все Вовка. Палки гнуть – Вовка, шкуру шить, комаров кормя – Вовка. Или я, может, чего недоувидел? Да нет, вот он топором машет, по стрингеру стучит, вот с иголкой в руках сидит...

...Двоично. Все двоично. Да и нет. Жизнь и смерть. Эта, как ее, любовь и ненависть. Что такое хорошо и что такое плохо знает каждый. Никаких оттенков нету. Есть только единичка и нолик. Да и нет. Жизнь и смерть. Для кого – беда, для кого мать родная. Взаимосвязанные есть вещи. Жизнь одного для другого нолик, не-жизнь – единичка. Стремясь к благополучию при таком раскладе, нолик заменить единичкой. Ага. Компри...

Голоса слышны с поляны. Спорят. За жизнь, за образование, за медицину. Живут какой-то жизнью.

«Бреду я от бугра к бугру без памяти с одним каким-то звуком...» Болото тут, что ли? Нет, не на душе. Тут все уж давно известно – лягушки только так квакают. Нет, вокруг – тоже, вроде как бы болото. А глянул ближе – совсем и не болото. Поле полем. Разостлалось далеко-далеко. Ну, как тебе Россия? Рашша из гууд.

Цветов только вовсе нет. Где их тут взять, интересно мне? Холодает. На речке силуэт рыболова, согнувшегося в своей плоскодонке. Можно упасть запросто на эти полевые кочки и лежать, лежать, глядя в землю или в небо – по вкусу, пока не съедят комары. Да что комары? Пускай себе жрут, если им так надо. Есть очень интеллигентные, мягкие особи. Кусают совершенно безболезненно. Если заметишь его, по уши ушедшего в твою кожу, тогда только и догадаешься: «ага, едят». А есть жуткие невежды. Уж так кусят, что взовьешься. Но и это все можно вытерпеть запросто. Главное – не тюкнуть его сгоряча.

Да что они все чего-то спорят? В такой тишине и в такой пустоте – только сквозь ночной стрекот кузнечиков (или кто там по ночам трещит) их споры и слышны. «Николай Второй... А если бы не он... Медицина у нас стала никудышная... И тут приходит начальник нашей лаборатории...»

А можно встать, не отряхиваться, тихонько вернуться в лагерь и лечь спать.

Утро. Солнце. Прохладный ночной воздух уже прижимается книзу жарким дыханием нового дня. Поскорей бы собраться и уйти – надо нагнать упущенные вчера 12 км. По второму разу тот же порог – первая ступень, вот он, камушек-то, на который троечку нашу вчера накрутило, вторая ступень – тут все просто, а дальше я не был. Валь, слушай, а можно на ровной воде мы с тобой местами поменяемся? Запросто. О, как здорово! Вот там к камушкам пристанем, да и поменяемся. Весла свои, все остальные вещи оставим, где были. О-кей. То-то же. На «Свири», да с легонькой матроской идется куда как веселее. Только зигизугами. Вот это только и достает.

Боже мой, как они все любят брызгаться! Ну дети малые! Я бы с радостью, товарищи, но у меня под бортом карты и Валин «Зенит». Так что мы пошли, звиняйте.

Так. Что за дела. Почему мы в конце колонны? Непорядок. Догнать и перегнать! С легкостью обходим командирскую двойку полуторавесельную, перегибающуюся на волнах тройку тоже без труда делаем, так, ну, пока Сотников и Ира резвятся, мы их тоже минуем. Что же это нас так носит из стороны в сторону? Всего-то, вроде, дел – равномерно грести левым и правым, левым и правым. Может, она уложена с перекосом на один бок? Да похоже на то. Остались главные соперники – Петя и Федя. Петю кое-как обгоняем, делая вид, что прогуливаемся, а Федю удается нагнать только на «светофоре». Ну и ладно. Все-таки мы будем первые.

Обедаем рядом с московской группой. Ребята веселые. Особенно лающий мальчик и его бабушка. А вот так. Сидит в байде и лает по-собачьи. Да внучок, не бабушка же, право слово. А бабушка – ну, за шестьдесят ей точно, а как веслами работает - всем бы так.

Пока что с Танькой нам везет. Камни пролетаем либо мимо, либо с ходу берем, но чиркаем незначительно. Без ярко выраженной очаговости, как говорят медики. После «обеда» (банка рыбы, сладости и чай. Кто-то опять назвал это обедом?) ждет еще серия порогов. Я уже морально готов проходить их на «Свири». Это не так страшно, как казалось.

Какое-то темное место. Впереди слышно серьезное бульканье. Даже на предпросмотр первых двух ступенек решились.

На предпросмотр дальнейших ступеней силы воли не хватило. «Караульный с автоматом сохраняет бдительность в течение максимум двух часов» О-кей. С ходу. Летим себе, смотрим, на берегу сушатся москали. Что, еще один оверкиль? Ага, отвечают они весело с берега. «И как это людям только удается киляться. Впрочем, гнать, гнать такие мысли прочь. Еще чего, накаркаешь...» Подвергнувшись какому-то суеверному чувству, иду до низа как-то с напряжением, стараясь сидеть на попе ровно, не выпендриваться. Сгрудились в уловчике, ждем остальных. Не выходят что-то долго из-за поворота две байды. Командирская и Ирина. Что-то долго не идут. Не случилось ли чего?

Как же, не случилось. Командирская кильнулась! Тьфу-ты, ну-ты. Эх, ну что ж, идем навстречу. Вона, плывут, родные, держась за перевернутую байдарку, в глазах – ничего, кроме сосредоточенности. Кильнулся бы Борисов – зуб даю, шутил бы и ёрничал.

А непросто, оказывается, против течения под порогом выгребать с лодкой на прицепе.

Однако боевое крещение. И Валино, и дядькино – у обоих первый оверкиль. Работаем быстро, вещи выкидываем, лодку крутим – воду выливаем, вещи закидываем, дядьку закидываем, Вальку закидываем, машем москвичам ручкой, дальше плывем. Навстречу дневочной стоянке. Уже недалече. Стояночка – пальчики оближешь. Огромная поляна, за ней – сосенки, лес высокий, светлый, полно черники.

А что, а можно и меня на руках из байды вынести и на берег поставить. Не только Таню – одну, другую...

Взвился флаг – пардон, Зеленое Знамя Любви (ЗЗЛ прямо, вот ему и имя нашлось. Как у Зверовья там? «Такова ЖЗЛ»). Взвилось высоко-высоко. И плещется на ветру. Песня!

Пошли мы с Димкой лес валить. Посидели, посмотрели на дерево, потом повалили. Сходил Димка в лагерь, возвращается с термоском. Уселись на травку, вскрыли термосок, и давай чаи гонять. Халтурим, значит, отлыниваем. А это только так – отыщешь один или вдвоем, втроем укромный от всей группы уголок, и давай отлынивать, и давай бездельничать. Пока комары или совесть не заедят. Комары заедят непременно раньше.

А уж как мы ждали того обеда, уж как ждали того ужина... И все одно напрасно ждали – ни то, ни другое не было съедобно. Хотя с голодухи-то – не все ли равно, какая там соя, что там за древесно-мясные волокна?

Ну, и как бы день-то и прошел. Вещи кильнувшиеся высохли, не очень-то они и намокли – склерозник да спальник только.

Футбол, конечно, хоть и места маловато, да и в наши разве годы так носиться? Боб на воротах, Саня на подаче, я – на раздаче. То есть, бегаю без толку, только мешаюсь.

Можно и искупаться. Это запросто. В одежде, так в одежде. Еще и интереснее. Вот часики только жалко. Видать, намокли – вылез я из воды, а они все свои 16 американских патриотических мелодий без умолку, без отдыху как заиграют! И ничем их не остановишь – пиликают так жалобно, без надежды. Пришлось вынимать батарейку.

Вечером надо петь песни. У потухшего, желательно, костра. Эт любой дурак знает. И петь непременно до тех пор, пока не заснет сначала один, потом другой слушатель, потом последний, самый стойкий слушатель, но еще и тогда надо оглашать окрестности своим безудержным музицированием под расстроенную гитару, еще и тогда орать свою колыбельную на весь лес - «моя самовольная, вздорная радость, чудовищная весна», и остановиться, успокоиться, замолкнуть лишь когда сам уснешь, повесив голову на обечайку. Вот тогда упади, издав последний гитарный «дзынь», носом в миску, ногами на север, чтоб с утра не забыть, откуда голова растет и куда ноги идут, слейся с пейзажем, стань бревном до утра.

Дневка. Где место моряка? Моряк должен быть там, где трудно. А трудно моряку на суше. Вот и сидим, жаримся под солнцем. Дневка проходит бездарно, но tres utilisable или как там, в общем, дела, дела походные, хреновые, дневочные, как раз которые откладываются на этот священный день с первого дня похода – шить, клеить, сушить, гнуть, ломать – да, чиня, невозможно не ломать. И вот вся дневка. Особенно когда ты хозяин корыта или лицо, приближенное к хозяину корыта. Не только лицо, но и руки, и вся потная спина и все прочее.

А вечером тревогу бьют в порту – гроза, мол, движется! Всем спрятаться в угол, затихнуть и замереть! Девчонки даже окапываться стали. Ну, так то не от грозы – от нас, не иначе. Остальные забирают себе, где что плохо лежит. И в свою палатку, как муравьи. Забились, притихли, ждем раскатов, молний, хлещущего по натянутой, как струна, палатке ливня. Так и уснули, ожидаючи.

Ночью в палатке душно – не заснуть до самого рассвета, просто задыхаюсь. Вышел на улицу – о, эта свежесть подмоченной дождиком ночи, о, прохлада - отвыкли уже этим летом от прохлады. Хорошо!

С утра, разумеется, никакой. Не выспавшийся, еле продравший глаза капитан – это тоскливо. Толку с него – что с козла молока. Не гребет ни черта, а если и гребет, так все одно – не в ту степь. Таня стойко все это терпит. С Валей оно ей было, конечно, веселей. Гребет направо – песнь заводит, налево – байку говорит. А мне так оно вкуснее - ехать и молчать. И только плеск весел – шмяк, шмяк.

Какие-то пороги проносятся мимо, один за другим. Никто уже не помнит, не считает их, запомнили зато наши троечники порог Сухой – искупаешься – запомнишь. Узнаешь – полюбишь. Я там тоже не веслом греб, а ногой все больше от камней отталкивался – забыл, что я в байде, а не на велосипеде. А уж троечники все вывалились из корыта, пошли рядом, в почетном карауле. Дно стало уходить вниз. Первым шел Шурик  - и поплыл. Вторым – Димка. Поплыл. Третьим Вовка – глядит, плывут. Ну, все плывут, значит, надо плыть. Так и поплыли к едреной фене. А снизу наблюдают это дело два главных командира. Дурака, говорят, пацаны валяют. Вы правда так думаете? Ну, а я все же посмотрю, какого именно дурака они там валяют. И не зря. Что с того, что все хохочут? У них стиль прохождения препятствий такой. Чем громче смех, тем серьезней препона. Такая примета народная. Ну, с помощью Божьей оседлали парни свой таз и погребли дальше. К обеду.

С каждым днем обед все обильнее. Вот сегодня хлеба аж два кусочка – да не просто хлеб, а пенициллином! Маринованный дарницкий в уценку, бери – не хочу. Аж два кусочка! Гуляем! Ну, а к главному этому блюду – хлебу - такой гарнир из вафелек, козинаков, рыбы – банка на троих. Ну куда там! Гуляем, гуляем! И все так цивильно – обедаем, как настоящие офицеры – стоя, за общим столом.

Гребем, значит. Веслами, значит, машем. Восемь часов машем. Прошли все, что можно, втопили так, что аж все вообще пороги прошли. И на завтра ничего не оставили.

Берега тут странные. Чрезвычайно. Песочек, на песочке бревна, причем, как стапели, смотрят в речку. И вот в десяти-пятнадцати кымэ до конца маршрута встали мы ночевать. Шебуршали до трех ночи – то песни дурными голосами с Димкой на быстрой речке орали, то школу танцев Митя Сотников организовал у костра, то просто за жизнь, ну надо ж и за жизнь, в конце концов, поговорить.

Один за понюшку табака немцам себя сдает, другой уже не очень твердо ходит по прямой, но скоро буль Миш узнает его походку. «А я все остаюсь на берегу. Я жду один знакомый силуэт, мой час еще не пробил, дорогие». Такая она жизнь, непростая штука, е-мое. Если за нее еще и говорить, так и вовсе донт андэстэнд какой-то получается. Уж до чего бывает жизнь проста – греби и греби. Влево ли, вправо ли, вода вынесет, течение вынесет куда надо. Тем тут и отдых. А там, по ту сторону трассы М18, жизнь вся навыворот – куда ни греби, никуда не выезжаешь. Сегодня тот же день, что был вчера. Ни тебе новых порогов, да и погода за окном значения не имеет, а погода в метро, очевидно, не испортится.

Двое самых шустрых уж и в город умотали. Самое интересное пропустили. А мы, мореходы, в едином порыве, под единым полиэтиленовым парусом как полетели навстречу ветрам... Гигантский десятикилометровый переход почти весь так на халяву и проплыли. Странно только, как это у держателей паруса руки не оторвались – тянет эта штука будь здоров.

А стояночка-то у нас – Крым, да и только! Солнечный бряг! Песочек, солнце, пальмы из семейства хвойных... Развлекались, как могли. То пирамиды из самих себя строили («Вам представится уникальная возможность своими руками накормить дрессированного слона»), то из песка ностальгически что-то лепили, блаженно забыв все споры, проблемы и обиды, которых, впрочем, может и не было.

И вот последний день. Кожаные куртки, брошенные в угол, редкие цветочки, брошенные в песок. И куда их, правда, девать? Уже оттолкнула нога байдарочку от берега, уже последнее плаванье по этим большим водам, а дальше – будь, что будет, будь, что будет...

Как там у Вали в отчете, «антистапель» (ишь, загнул) у плотины в Гирвасе. Раненный в голову солнцем боец Петя в спальнике валяется у сарая, откуда его тело время от времени переносят вслед за тенью.

Ну, и что тут осталось-то? Собраться, почесать затылок: «е-мое, куда ж мы приплыли-то? И как отсюда выбираться?», сообразить, наконец, что мы не на Трассе, а на заброшенном шоссе, выбраться на Трассу-таки (ах, с ветерком, на девяточке, у-лю-лю!), там уломать мужика с Газелью вывезти нас из этой дыры, ну, конечно, потрястись часок в железном кузове этой самой Газели в такой темноте и в такой тесноте, на мешках с камушками... И провести ночь в Кондопоге. Конечно, да, ночь на вокзале. Торчали задумчиво из окна, разглядывая, что там в мире творится, ходили, пугая население, по улицам. Ели-пили, думали о своем, спали вповалку, не видя снов, на каменном полу. Смерть стоит того, чтобы жить, а эта, как ее, любовь, стоит того, чтобы ждать. Но счетчик такси стучит, годы идут, вот о чем и остается думать во время hard day’s night опухшей от бесполезных попыток мыслить головой.

Утро. Солнце сквозь пыльные вокзальные стекла. Как непривычно лежать и смотреть в этот казенный потолок. Эх, Рашша. Чегоо? Россия, е-мое!

Всю ночь они пили, теперь бредут, смурные, неторопливо по перрону – три местных когда-то танкиста, три когда-то веселых друга. Головушки понурили, ноги заплетаются, как и вся их жизнь заплетается, не в силах выбрать меж бутылкой и бутылкой.

Утром еще там, вечером уже тут. Поезд без ночевки – ну как-то это несерьезно. Не замечаешь факта дальней поездки. Да и какая она, к чертям, дальняя? Вот теперь она будет становиться дальней. И с каждым днем все дальше. «Время больше пространства. Пространство – вещь. Время же, в сущности, мысль о вещи».

Вот уже на две недели отдалилась эта незаконченная сказка, и все уходит, уходит куда-то в даль туманную, солнцем палима...

Ленинград, 16.08.2001